Мисси зарыдала.., зарыдала и, взглянув на печальное неподвижное лице Луиса, стала растирать слезы по лицу, идя к Луису так, словно шла ощупью. Луис обнял ее, понимая, что это сработает в любом случае – обязательный ритуал, который повторялся из раза в раз, возвращал на землю, помогал излиться бели, разрушал твердую корку шока и сковавшую сердце печаль.

– Мне так жаль, – сказала Мисси, поправляя, убирая с бледного лица прядь темно-русых волос. – Такой милый малыш. Я так сильно любила его, Луис. Мне так жаль… Эта ужасная дорога. Я надеюсь, этого водителя на всю жизнь засадят в тюрягу… Малыш бегал так быстро. Он был таким шустрым, таким милым, таким симпатичным. Почему Бог забрал Гаджа? Я не знаю.., мы не можем понять.., но мне жаль.., жаль.., так жаль…

Луис утешал ее, обнимал, утешал. Он чувствовал ее слезы на своем воротничке, давление ее груди. Она хотела знать, где Речел, и Луис сказал, что Речел осталась дома. Мисси пообещала повидать ее и посидеть с Еленой.., столько, сколько понадобится. Луис поблагодарил ее.

Мисси отошла, всхлипывая, прикрывая раскрасневшиеся глаза черным носовым платком. Она направилась к гробу, но Луис окликнул ее. Владелец похоронной конторы посоветовал Луису следить, чтобы все записывались в книгу. Черт возьми, он заставит всех это сделать!

«Таинственный гость – плохой знак», – подумал Луис, пытаясь отогнать душивший его раскатистый смех.

Скорбь Мисси и ее раскрасневшиеся глаза смешили Луиса.

– Мисси, может, что-то напишешь? – спросил ее Луис и только потому, что нужно было еще что-то добавить, сказал: – Для Речел.

– Конечно, – согласилась она. – Бедный Луис, бедная Речел.

И тут Луис неожиданно понял, что она скажет дальше, и испугался этого. События приближались, неумолимо, словно черная пуля большого калибра, уже вылетевшая из пистолета убийцы. Луис знал, куда она попадет, знал, что будет мучиться следующие девяносто минут, а потом все начнется снова после полудня, когда утренние раны смогут чуток зарубцеваться.

– Слава Богу, он не страдал. В конце концов, все случилось так быстро.

«Да, все произошло быстро, правильно», – подумал Луис, ничего не сказав вслух.., ах, как бы вытянулось ее лицо! И Луис почувствовал злое желание так сказать, просто бросить эти слова ей в лицо. «Да, все случилось быстро, не сомневайтесь, именно поэтому-то гроб закрыт. От Гаджа ничего не осталось, даже несмотря на то, что я и Речел одели останки в лучшую одежду мальчика, натянули костюм, словно на манекен, сделанный небрежным мастером. Все случилось быстро, моя дорогая Мисси, он добежал до дороги, а в следующую секунду его раскатало по асфальту аж до дома Ринджеров. Грузовик сбил и убил его, а потом потащил, так что лучше поверим, что все кончилось быстро. Сотню ярдов или даже больше протащило малыша. А я бежал следом, Мисси. Я снова и снова выкрикивал его имя, словно этим мог вернуть ему жизнь. Это я-то, доктор. Я пробежал десять ярдов и встретил тапочек: модель „Звездные войны“; сорок ярдов.., там грузовик свернул с дороги и удар швырнул все, что осталось от Гаджа за сарай Ринджеров. Люди стали выскакивать из домов, а я выкрикивал его имя, Мисси, и в пятидесяти ярдах от дороги нашел его джемпер, вывернутый наизнанку; еще в семидесяти ярдах лежал второй тапочек и там же валялся Гадж».

Неожиданно в глазах его потемнело. Что-то пронеслось перед глазами Луиса. Смутно он почувствовал, что держит в руках альбом и тыкает в него пальцем.

– Луис? – позвала Мисси. Ее голос доносился словно издалека. Таинственный звон стоял в голове Луиса.

– Луис? – голос звучал немного ближе, тревожнее. Все вернулось на свои места.

– Ты в порядке?

Он улыбнулся.

– Все хорошо, – сказал он. – Я в порядке, Мисси.

Она вписала себя и своего мужа: «миссис и мистер Дэвид Дандридж» округлым палмеровским почерком, поставила свой адрес: «Руал п/я 67, Старая Бакспортская дорога»; потом она подняла глаза, посмотрела на Луиса и быстро отвела взгляд, так, словно то, что она тоже жила рядом с этим шоссе, делало ее причастной к смерти Гаджа.

– Вот и все, Луис, – прошептала она.

Дэвид Дандридж лишь пожал Луису руку и прошептал что-то неразборчивое. Его выступающий кадык, похожий на наконечник стрелы, дернулся вверх-вниз. Он торопливо последовал за женой, подойдя, как положено, к гробу, который был сделан в Сторвилле, Огайо – месте, где Гадж никогда не был и о котором ничего не знал.

За Дандриджами шаркающей вереницей последовали все остальные, и Луис отвечал на рукопожатия, объятия, слезы. Его воротник и отвороты темного костюма стали совсем мокрыми; запах цветов смещался с исходившим из покойницкой запахом смерти. Этот запах Луис помнил с детства – сладковатый, густой запах трупов и мертвых цветов. Луис твердо верил, что чудесно, раз Гадж не страдал. Раз двадцать пять повторил он про себя, что Бог идет путями тайными. «Пути Господни неисповедимы!» И еще двенадцать раз Луис повторил, что: «Гадж теперь среди ангелов».

Потом Луису это надоело. На самом деле он просто исчерпал свой запас чувствительности этими мелкими афоризмами (он даже перестал откликаться на свое имя, что бывает, когда снова и снова повторяешь какую-то ерунду). Казалось, гости его доставали все больше и больше, добираясь до жизненно важных артерий. В это время случилось неизбежное – появились тесть и теща. Луис почувствовал себя готовым к борьбе.

Его первой мыслью было то, что Речел оказалась права.., и как! Ирвин Голдмен действительно постарел. Ему было.., сколько же? Пятьдесят восемь, пятьдесят девять? Сегодня он выглядел постаревшим, ему можно было дать лет семьдесят. Он выглядел похожим на премьер-министра Израиля – лысая голова и круглые очки. Речел после Дня Благодарения, вернувшись из Чикаго, сказала Луису, что ее отец постарел, но Луис не обратил на это внимания. «Конечно, думал Луис теперь, может, Ирвин был не таким уж и плохим? Старик потерял одного из двух внуков…»

Дора пришла вместе с Ирвином. Лицо ее нельзя было разглядеть под то ли двумя, то ли тремя слоями тяжелой черной вуали. Ее волосы были изысканно синими – любимый цвет престарелых дам высшего класса общества, американок по убеждениям. Она держала своего мужа за руку. Все, что мог разглядеть Луис сквозь вуаль, – блеск ее слез.

Неожиданно Луис решил, что сейчас самое подходящее время порвать с прошлым. Больше он не испытывал к Голдменам прежней ненависти. Неожиданно кого-то ненавидеть стало невыносимо тяжело. Возможно, он больше никогда не сможет противиться совокупному весу всех пошлостей Голдменов.

– Ирвин, Дора, – пробормотал он, – большое спасибо за то, что пришли. Он сделал жест, словно хотел пожать руку отцу Речел и одновременно обнять ее мать или обнять их обоих. Сейчас, в первый раз и в этот день, он почувствовал, как у него потекли слезы, и, действительно, у него возникла безумная идея, что он сможет снести барьер, разделяющий их, что смерть Гаджа сможет принести с собой что-то полезное, как это случается в романах романтически настроенных дам. Наступило то время, когда лик Смерти примиряет людей, когда может зародиться нечто более конструктивное, чем эта бесконечная, глупая, подтачивающая боль, накатывающаяся снова и снова.

Дора посмотрела на него, сделав такой жест, словно решив протянуть к нему свои руки. Она сказала что-то вроде «О, Луис…», и что-то еще неразборчивое, а потом Голдмен оттащил жену назад. Секунды три они стояли, изображая весьма живую сцену, на что никто не обратил внимания, кроме, возможно, владельца похоронной конторы, ненавязчиво маячившего в дальнем углу Восточной Комнаты и наблюдавшего за происходящим (Луис был уверен в этом, так как так обычно поступал дядя Карл). Так они и стояли Луис вытянув руки, Ирвин и Дора Голдмен – чопорные и надменные, словно пара перед венчанием.

Луис увидел, что в глазах тестя нет слез. Они сверкали и были полны ненависти. «Неужели он думает, что я назло ему убил Гаджа?» – удивился Луис. Эти глаза, казалось, измерили Луиса, но нашли его слишком мелким и незначительным – человеком, который украл их дочь.., а потом не уберег своего сына. Глаза Ирвина соскользнули с Луиса к гробу Гаджа, и взгляд их смягчился.