– Гадж, – прошептал он, – пора выбираться отсюда. Лады?

Про себя Луис молился, чтобы никто не появился и не помешал ему. Смотритель кладбища делает свой обход в 12.30, кажется, так. Но Луиса никто не остановит. Если бы луч фонарика смотрителя кладбища коснулся бы Луиса, когда тот, стоя в могиле, выполнял свою неблагодарную работу, Луис бы ни минуты не думая, нырнул бы в сторону и, взмахнув лопатой, обрушил бы ее на череп случайному свидетелю. В могиле Гаджа появился бы новый жилец.

Луис подхватил Гаджа под руки. Тело малыша стало расползаться в разные стороны, и неожиданно Луис почувствовал благоговение. Когда он укладывал Гаджа в гроб, тело малыша было расчленено, и владелец похоронной конторы сшил через край отдельные куски. Значит, вынимать Гаджа нужно осторожно. Луис застыл в развороченной могиле, чуть не завопив от ужаса при этой мысли. А ведь если он закричит, его сразу обнаружат.

«Давай. Взялся, так делай!»

Он подхватил Гаджа под руки и, чувствуя пальцами неприятную жижу, начал осторожно поднимать Гаджа из могилы, точно так же как укладывал его в гроб.

Голова Гаджа сползла назад. Луис увидел усмехающийся круг стежков; голова, чтобы не упасть с плеч, была пришита грубым портным – владельцем похоронного бюро.

Снова его желудок спазматически сжался от запаха и от ощущения под пальцами бескостного тела – тела его же раздавленного, несчастного сына. Но Луис вытащил тело из гроба. Наконец Луис сел на край могилы, держа в руках мертвое тело: ноги Луиса свешивались в яму, лицо приобрело нездоровый синевато-багровый оттенок, рот растянулся в страшной улыбке сожаления и печали.

– Гадж, – повторил отец, покачивая тело на руках. Волосы Гаджа коснулись запястья Луиса. Они были безжизненными, словно проволока. – Клянусь, Гадж, все это правда. Этому придет конец, когда кончится ночь. Гадж, я люблю тебя. Папочка любит тебя.

В четверть второго Луис был готов покинуть кладбище. Прикосновение к телу было хуже всего.., это было похоже на то, что испытывает космонавт, уплывающий в бесконечность. И сейчас, успокаиваясь, он еще чувствовал, как дрожит его спина: вибрируют мускулы. Он чувствовал: еще можно повернуть назад. Пойти назад.

Положив тело Гаджа на брезент, Луис завернул его и заклеил брезент скочем, потом сложил вдвое веревку, завязал концы свертка. Получился брезентовый сверток, напоминающий небольшой свернутый ковер – не более. Потом, мгновение подумав, он убрал туда заступ. Пусть «Плеасантвиев» в обмен на Гаджа получит какую-нибудь реликвию. Луис закрыл гроб, а потом опустил бетонную плиту. Хотел было просто бросить вторую, но испугался, что может наделать слишком много шума, и после некоторого колебания, продев веревку через железные кольца, медленно опустил бетонный блок. Потом Луис закидал яму грязью. Но в общем-то могила выглядела неплохо. Или наоборот плохо? Привлечет она внимание или нет?.. Луис не стал задумываться об этом, если это и заставит его поволноваться, то не сейчас.., еще многое предстояло сделать. Много безумной работы. И еще, он очень устал.

Хей-хо! То ли еще будет.

– Действительно, – пробормотал Луис.

Поднялся ветер. Пронзительно взвыл он среди деревьев, и этот звук заставил Луиса оглядеться. На сердце у него было тяжко. Луис прихватил лопату и кирку, которые ему еще понадобятся, перчатки и фонарик и все спрятал в мешок. Воспользоваться светом фонарика – искушение было велико, но Луис поборол его. Оставив тело и инструменты, Луис прошел назад, туда, откуда пришел, и оказался у высокой изгороди минут через пять. Там, на противоположной стороне улицы стоял «Цивик», припаркованный у обочины. Так близко и так далеко!

Луис мгновение смотрел на автомобиль, а потом пошел вдоль ограды. В этот раз он пошел в противоположную сторону, чем тогда, когда шел вдоль ограды снаружи. Он повернул с улицы Масон. На углу была прорыта дренажная канава, Луис заглянул в нее. То, что он увидел, заставило его вздрогнуть. В канаве было полным-полно увядших цветов, которые лежали слой за слоем. Видно, все цветы, что приносили на кладбище, рано или поздно оказывались в этой канаве.

«Иисус… Такие же останки собирались в дань более древнему богу, чем бог христиан. Люди называли его по-разному, в разные времена, но сестра Речел дала ему совершенно правильное имя: Оз – Веикий и Ушшасный – бог Мертвых Вещей, которому давным-давно пора лежать в земле; Бог увядших цветов в дренажной канаве. Бог тайны».

Луис смотрел в сточную канаву как загипнотизированный. Наконец, с легким вздохом, он отвел глаза… Казалось, этот вздох вывел его из гипнотического транса. Так иногда бывает, когда очень испугаешься, а потом замрешь и досчитаешь до десяти, стараясь не торопиться, в ожидании, когда страх схлынет.

Луис приблизился к канаве, но слишком близко подходить не стал, потому что за дренажной канавой он увидел то, что искал.

Здесь, неясно вырисовываясь в темноте, находился кладбищенский склад.

Тут, чтобы не раскапывать замороженную землю, хранили гробы до весны. И еще склад использовали, если нужно было оформить какие-нибудь бумаги.

Тут оформляли все дела, связанные с кладбищем. Ведь время от времени в этой местности, как и в любом месте, где жили люди, кто-то обязательно умирал.

– Все сбалансировано, – говорил дядя Карл. – Если у меня будет недели две в мае, когда никто не умрет, Луис, я с уверенностью могу сказать, что в ноябре будет десять покойников. Только в ноябре редко бывает наплыв клиентов, и никогда их не бывает перед Рождеством, хотя люди почему-то считают, что на Рождество умирает большинство. Это все – болтовня насчет Рождественской депрессии – нелепость. Только спросите любого директора кладбища. Большая часть людей по-настоящему счастлива перед Рождеством. Счастливы те, кто хочет жить. Поэтому они и не умирают. Вот в феврале у нас масса клиентов. Грипп и пневмония косят стариков. Но это не все. Есть люди, которые сражаются весь год с раком, или даже не год, а месяцев шестнадцать, а когда приходит февраль, им кажется, если они станут бороться и дальше, рак сметет их. Тридцать первое января – они расслабляются, чувствуя себя так, словно они в прекрасном состоянии, а двадцать четвертого февраля у них удар. В феврале у людей случаются сердечные приступы, удары, почечные колики. Февраль – плохой месяц. Люди устают в феврале. Мы пользуемся этим в нашем бизнесе, но иногда, без всякой видимой причины, такие вещи случаются в июне или октябре. В августе – никогда. Август – медленный месяц. Никаких взрывов газа, и автобусы не падают с моста. Никаких договоров в августе, все могут брать себе отпуск. Но только в феврале нам приходится ставить гробы друг на друга, строя из них пирамиды, и надеяться, что успеем похоронить их всех и нам не придется брать в аренду холодильники.

Дядя Карл засмеялся тогда. И Луис тоже засмеялся, чувствуя в рассказе дяди некий привкус медицинской статистики.

Двойная дверь склада – покойницкой, была сделана в поросшем травой склоне небольшого холмика, по форме такого же естественного и привлекательного как женская грудь. Этот холм, который по мнению Луиса, был скорее всего природным образованием, поднимался на фут или два над декоративными пиками железной изгороди, которая проходила в нескольких футах от его вершины. У ограды склон холма почти вертикально обрывался.

Луис огляделся, а потом полез наверх. На другой стороне холма была пустая площадка, может, акра в два. Но.., но не совсем она была пустая. Там стояло сооружение, похожее на сарай. «Видимо, кладбищенская контора, – подумал Луис. – Очень возможно, именно там хранят инструкции, указывающие, как поступать с грабителями могил».

Свет уличных фонарей пробивался через качающуюся листву деревьев, растущих вдоль кладбища, – старых вязов и кленов. На улице все замерло.

Луис съехал с холма на заднице, стараясь не ударить поврежденное колено, и вернулся к могиле своего сына, чуть не споткнувшись об останки Гаджа, завернутые в брезент. Тут Луис понял, что ему придется ходить туда-сюда два раза. Первый раз – отнести инструмент, второй раз – Гаджа. Луис сморщился, протестуя, и подхватил сверток, чувствуя, как болтается тело внутри, твердо игнорируя ту часть своего разума, которая постоянно нашептывала ему о том, что он, должно быть, сошел с ума.