– Станни Б.? – мягко подсказал Луис. Джад моргнул и, казалось, пришел в себя.

– Да, конечно, – сказал он. – Каждый в Ладлоу.., вокруг Бакспорта, Проспекта и Оррингтона, я так считаю, называл его Станни Б. В тот год, когда умерла моя собака… я имею ввиду 1910 год, когда она умерла в первый раз… Станни уже был чокнутым стариком. Были и другие, кто знал о том месте, о месте, где хоронили своих мертвых Микмаки, но я-то столкнулся со Станни Б. Я только слышал о том месте, а он знал, и отец его знал. Всей семьей они были настоящими канаками. – Джад засмеялся и пригубил пива.

– До сих пор слышу его выговор на ломаном английском… Он нашел меня сидящим за платной конюшней, которой пользовались те, кто на перекладных ездил по 15 шоссе.., тогда оно называлось Бенгор-Бакспорской дорогой. Она, дорога, проходила прямо через то место, где сейчас стоит завод «Оринго». Спот еще не сдох, но отходил, и мой отец послал меня купить корм для цыплят, который нужен был не больше, чем корове дерьмо на заднем дворе. Но я хорошо знал, почему он меня отсылает.

– Он хотел убить пса?

– Да.., он знал, как нежно я отношусь к Споту, поэтому и отослал меня. Я договорился насчет корма для цыплят и, пока старый Йорки готовил смесь, я пошел побродить по округе.., уселся на старый точильный камень, который иногда местные использовали вместо трибуны.

Джад медленно и лениво тряхнул головой и чуть улыбнулся.

– Тут ко мне и подъехал Станни Б., – продолжал старик. – Одна половина города думала, что он – безвредный, а другая считала его опасным. Его дед был известным траппером и торговцем пушниной в начале 1800-х. Дед Станни исходил тут все, от Маритайма до Бангора и Дерри, иногда забирался очень далеко на юг, доходя даже до Сковхегана; скупал шкуры, по крайней мере, я так слышал. Он разъезжал в большом фургоне, крытом кожей, словно странствующий лекарь. На этом фургоне он исколесил всю округу, а будучи настоящим христианином, он проповедовал о Воскрешении Христа, даже когда напивался (так говорил Станни, а он любил поговорить про своего деда), но он носил и индейские амулеты, потому что верил, что все индейцы (не важно, какому племени они принадлежат) – часть единого большого племени.., потерянного племени сынов Израилевых, если верить Библии. Он говорил, что все индейцы связаны с Адом, и их магия работает, потому что они в чем-то христиане, а к колдовству пришли странным, проклятым путем. Дед Станни торговал с Микмаками, заключал с ними сделки, когда большая часть трапперов и торговцев уже ушла на запад. Он платил индейцам мало, и поэтому, как говорил Станни, держал Библию возле сердца, но Микмакам нравилось слушать его речи о святых. Говорил он от чистого сердца и проповедовал в этих краях еще до того, как тут появились зверобой и дровосеки.

Джад замолчал. Луис терпеливо ждал.

– Микмаки рассказали деду Станни Б. о земле, где раньше они хоронили своих мертвых, но уже тогда там не хоронили, потому что Вакиньян дал земле скиснуть, и не только там, на Маленьком Болоте Бога, да и во всей округе. Истории о Вакиньяне в те дни можно было услышать по всему северу. Эти истории очень напоминали некоторые из историй раннего христианства… Норма отругала бы меня, как богохульника, если бы услышала то, о чем мы тут говорим, Луис… Иногда, если зима длинная и суровая, а есть нечего, индейцы севера шли в такие места умирать или.., делать что-то еще…

– Каннибализм?

Джад пожал плечами.

– Может быть. Может быть, они выбирают того, кто постарше, и свежуют. Тогда на некоторое время у них есть тушеное мясо. А история, которую они расскажут белым, будет звучать примерно так: «Вакиньян прошел через нашу деревню или стоянку, и пока мы спали забрал тех, кто проспал. А потом Вакиньян дал нам мяса».

Луис кивнул.

– Говорят, Дьявол точно так и поступает.

– Да. Я и сам догадывался, что Микмаки каннибалы… Потом они хоронили обглоданные кости одного или двух соплеменников, может, и десятка, а может, дюжины в той земле.

– А потом решили, что земля скисла? – пробормотал Луис.

– Значит, Станни Б. завернул на конюшню раздавить бутылочку, – сказал Джад, – хоть она уже и была наполовину пустой. Его дед, может, даже и миллион скопил, к тому времени как помер.., так люди говорили.., а у Станни Б. ничего не было – пустым отребьем он был. Он спросил меня, кто меня обидел, и я все ему рассказал. Посмотрев, как я завываю, он сказал, что дело можно поправить, если я храбрый и сам захочу все поправить. Я ответил ему: что он может сделать, если ничего не может сделать ветеринар. «Не ветеринар я, и ничего такого не знаю, – сказал мне Станни, – но я знаю, как помочь твоему псу, парень. Сейчас ты иди домой и скажи отцу, пусть положит пса в мешок из-под зерна, но только сам его не хорони ни в коем случае! Ты должен будешь оттащить его на Хладбище Домашних Любимцев и оставить там в тени большого бурелома. Потом ты возвращайся домой, а его оставь там». Когда я спросил, что хорошего будет в этом, Станни сказал, что я должен буду не спать ночью, а когда он кинет камнем в окно, вылезти из дома… «Я приду в полночь, мальчик, так что, если ты забудешь о Станни Б. и уснешь, Станни Б. забудет о тебе, и ты можешь распрощаться со своим псом. Он отправится прямо в Ад!»

Джад посмотрел на Луиса и закурил следующую сигарету.

– Я все сделал, как велел Станни. Когда я вернулся, отец сказал, что пристрелил пса, чтобы тот не мучился. Мне даже ничего не пришлось говорить насчет Хладбища. Мой отец сам спросил меня, хочу ли я похоронить Спота там. Я ответил, что согласен. Так что, положив пса в мешок из-под зерна, я потащил его на Хладбище. Отец спросил меня, не нужно ли мне помочь. Я ответил: нет, потому что помнил о словах Станни. Я не спал всю ночь – мне показалось целую вечность. Знаете, как для детей тянется время в таких случаях. Мне уже казалось, что вот-вот и наступит утро, а часы пробили десять, потом одиннадцать. Пару раз я засыпал, но каждый раз неожиданно просыпался. Такое ощущение было, словно кто-то встряхивает меня и говорит:

«Просыпайся, Джад! Просыпайся!» Словно что-то хотело, чтобы я не заснул.

Брови Луиса поползли вверх, а Джад пожал плечами.

– Когда часы внизу пробили одиннадцать, я поднялся и одетым сел на кровать. В окне светила луна. Дальше… Часы внизу пробили полночь, потом час ночи, а Станни так и не было. Забыл он обо мне этот проклятый пьяница. Так я решил, и уже готов бы, раздеться, когда два камешка звякнули о стекло. Черт побери еще чуть-чуть и они разбили бы его. Стекло треснуло, но я заметил это только утром, а моя мать узнала в начале зимы, когда поинтересовалась, почему у меня в комнате так холодно. Так что я первым делом подбежал к окну и открыл его. Оно заскрипело, задребезжало – но это был единственный путь выбраться из дому, если хочешь погулять после полуночи.

Луис рассмеялся, хоть и помнил, как сам в возрасте десяти лет в темное время суток пытался выбраться из дому. Он твердо был уверен, что ночью окно, которое никогда не скрипело днем, заскрипит.

– Я шумел так, что мои должны были бы решить, что лезут грабители, но я был совершенно спокоен. Я слышал, как мой отец занимается своими делами в спальне на первом этаже. Выглянув, я увидел Станни Б., стоящего на дороге и глядящего вверх, качающегося, словно дул сильный ветер, хотя не было даже легкого дуновения ветерка. Не думал я, что он придет, Луис. Кроме того, он был в той стадии опьянения, когда бодрствуешь, и ничто тебя не заботит. И тут он мне закричал, только мне показалось, что сам он считает, что шепчет: «Давай, спускайся, или мне нужно забраться к тебе туда?» «Ш-ш!» – прошипел я, до смерти боясь, что мой отец выйдет на веранду посмотреть, кто там кричит. Тогда он устроил бы мне хорошую жизнь. «Что ты говоришь?» – спросил Станни еще громче, чем раньше. Если бы мои родители в это время высунулись из дома, Луис, мне был бы конец. Но они находились в спальне, где теперь спим мы с Нормой. Ее окна выходят на реку.

– Ты быстро спустился? – спросил Луис. – Еще пива, Джад? – Он уже выпил бутылки на две больше обычного, но, казалось, все в порядке, правда, разговор получался каким-то натянутым.