Луис подозревал, что мотивы поступков его сына красивы, и хотя Гадж стал католиком (в один прекрасный день он сделал это) Луис тогда, ничуть не смутившись, послал чудесную открыточку Ирвину Голдмену. Там было написано: «Возможно у вас теперь есть внук, верящий в Иисуса. Ваш зять Луис».) Но на самом деле все было не так.., не женившись на по-настоящему хорошенькой (и уж во всяком случае не неряшливой) девушке, Гадж спас свою карьеру.

Он поступил в школу Иоана Хопкинса, вошел в Олимпийскую команду по плаванию, и стал высоким, ослепительным и невероятно гордым в день, когда исполнилось шестнадцать лет, с того дня как Луис спас его из-под колес грузовика «Оринго». Луис и Речел стали почти совсем седыми, хотя Речел-то красилась… А Гадж получил золотую олимпийскую медаль. Тогда его показали по телевидению, стоящего с мокрой, откинутой назад головой; его глаза были широко открыты и печальны; когда заиграли национальный гимн, взгляд Гаджа замер на флаге, медаль повесили ему на шею и золото засверкало. Луис и Речел тогда заплакали.

– Я догадывался, что его наградят, – гордо сказал Луис и повернулся обнять жену. Но она посмотрела на него с зарождающимся ужасом, ее лицо, казалось, постарело, словно за мгновение собрало все зло, что видит человек за долгие годы жизни. Звуки национального гимна увяли, и когда снова Луис посмотрел на экран телевизора, то увидел какого-то чернокожего мальчика с темными кудряшками, которые сверкали от драгоценных капель воды.

Его наградят…

Его наградят…

Его наградят как…

…о, Великий Бог, его кроваво наградят!...

Луис проснулся, залитый холодным, мертвым светом встающего солнца, часов в семь, вцепившись руками в наволочку. В его голове чудовищным звоном отдавался каждый удар сердца: боль накатывалась и отступала. Он решил, что головная боль – последствие вчерашнего пива, да и в желудке у него словно лежал кирпич. Луис заплакал. Подушка стала мокрой от слез. Даже во сне он помнил, знал правду и из-за этого страдал.

Встав, Луис отправился в ванную. Сердце тревожно билось у него в груди. Жестокие воспоминания обрывками всплывали в памяти. Он едва успел добраться до унитаза, чтобы выблеваться.

Потом он замер на коленях на полу ванной, закрыв глаза. И стоял он так, пока не почувствовал, что может встать на ноги. Схватившись за ручку, он слил воду, потом подошел к зеркалу, хотел поглядеть на круги под глазами, но зеркало оказалось закрыто квадратной простыней. Двигаясь почти вслепую, Речел уже закрыла простынями все зеркала в доме.

…не будет олимпийской команды по плаванию. Луис печально представил себе, как возвращается назад и садится на кровать. Во рту – вкус прокисшего пива, и Луис поклялся себе (в первый и последний раз), что больше никогда не будет напиваться. Не будет Олимпийской команды, не будет колледжа, не будет маленькой девочки-католички, не будет Лагеря Агавама, открытки тестю.., ничего не будет.

Тело его дорогого мальчика, такое крепкое и сильное, почти расчлененное… Кровавая награда… Луис сидел на своей кровати, оцепенев и сжимая руки… Дождевые капли лениво стекали по стеклу. Его горе полностью вернулось к нему. Грезы рассеялись. Горе пришло и заполнило его целиком. Луис закрыл лицо руками и зарыдал, качаясь взад-вперед на кровати, думая, что может так выйти, что у него больше не будет второго шанса, ничего не будет.

Глава 41

Гаджа похоронили в два часа дня. К тому времени дождь прекратился. Клочья облаков двигались над головой. Большая часть присутствующих на похоронах взяла черные зонтики, которыми снабдил всех желающих, владелец похоронного бюро.

По просьбе Речел, владелец похоронного бюро, исполнявший обязанности отпевающего, постарался быть краток. Он всего лишь прочитал отрывок из Евангелия от Матфея, который начинался: «А он, подозвав ребенка, поставил его посреди них…» Луис стоял с одной стороны могилы и смотрел на своего тестя, стоящего на противоположной стороне. На мгновение Голдмен посмотрел на Луиса, а потом опустил глаза. Сегодня у него не было никакого желания драться. Мешки под глазами Голдмена напоминали почтовые сумки, а вокруг его черной шелковой шапочки, прикрывавшей лысину, волосы были великолепными и белыми, словно остатки паутины, которую разорвал ветер. Седые пейсы закрывали худые щеки, и выглядел он словно выпивший. Луису показалось, что Ирвин не понимает, где он. Луис попытался заглушить жалость к старику, зародившуюся у него в сердце.

Гадж лежал в маленьком белом гробу. Замки гроба были отремонтированы, сидели на парс хромированных бегунков. Края могилы могильщики застелили жгуче зеленым пластиком, который резал глаза Луису. Несколько корзин с цветами стояли на краю этой искусственной и неприятной ямы в земле. Низкий холм, покрытый могилами.., фамильные склепы, один римско-образный монумент с выгравированным именем «Фиппс» – серебряное на желтом. Луис стал рассматривать монумент. Потом он снова перевел взор на владельца похоронного бюро, который в этот момент произнес:

– Давайте преклоним головы и отдадим последнюю дань усопшему.

Молчание длилось несколько минут, но Луис этого не заметил. Неподалеку стоял автопогрузчик. Он был припаркован там, где кончались могилы. А когда владелец похоронного бюро закончил церемонию Оз – Веикий и Ушшасный – Ирвин раздавил сигарету о каблук ботинка и убрал окурок (на кладбище сторожа штрафовали за окурки, брошенные на землю всегда прибавляя к этому штраф за создание пожароопасной обстановки. И вообще, многие из клиентов, похороненных на кладбище, умерли от рака легких). Гроб опустили, навсегда отрезав сына Луиса от солнечного света.., навсегда или до дня воскрешения?

Воскрешение.., ах, какое это замечательное слово!

Ты должен послать на х.. эту мысль. Даже не думай об этом!

Потом владелец похоронного бюро сказал:

– Аминь, – Луис взял Речел за руку и повел ее прочь. Речел зашипела, протестуя; она хотела еще мгновение постоять…

– ..пожалуйста, Луис, – но Луис был уверен, что поступает правильно. Они направились к машине. Луис увидел владельца похоронного бюро, собирающего черные зонтики с выгравированным на ручке адресом своего бюро у расходящихся с кладбища. А потом владелец похоронного бюро передал зонтики своему помощнику, который поставил их в стойку для зонтов, выглядевшую на кладбище совершенно неуместно. Она тоже стояла на кусочке мокрого зеленого пластика. Одной рукой Луис держал Речел за правую руку, другой – за левую руку Элли в белой перчатке. Элли надела то же платье, что надевала на похороны Нормы Крандолл.

Джад пошел за Луисом и помог ему, посадил дам в машину. Джад тоже выглядел так, словно провел тяжелую ночь.

– Ты в порядке, Луис?

Луис кивнул.

Джад, наклонившись, заглянул в машину.

– Как ты, Речел? – спросил он.

Старик осторожно прикоснулся к ее плечу, а потом посмотрел на Элли.

– А как ты, дорогая?

– Я в порядке, – ответила Элли и продемонстрировала чудовищную улыбку акульих пропорций, демонстрируя старику, что ей просто здорово.

– Что за фотографию ты держишь?

На мгновение Луис подумал, что Элли не отдаст фотографию, только покажет ее Джаду, но потом с болезненной беззастенчивостью девочка протянула фотографию старику. Он подержал ее в своих больших пальцах.., пальцах, которые были такими неуклюжими и выглядели как-то неловко, пальцами, которые годились только для того, чтоб держать ручку передач больших машин, сцеплять вагоны на железнодорожной линии.., но это были те пальцы, которые извлекли жало пчелы из ранки на шее Гаджа с ловкостью заправского фокусника.., или хирурга.

– Ох, какая фотография, – сказал Джад. – На самом деле, очень милое фото. Это ты посадила малыша на санки? Он тут хорошо выглядит, правда, Элли?

Заплакав, Элли кивнула.

Речел начала было говорить, но Луис сжал ее руку.., подожди.