«Джад сидел тут на вахте. Чего же он высматривал? Конечно, меня высматривал – когда я вернусь домой. Только он пропустил меня. Как-то прозевал».

Луис посмотрел на четыре банки из-под пива, выстроенные на ближайшей полке. Нет, от этого старик не заснул бы, а может, он в туалет вышел? Однако очень странно, что эти события случайно совпали, ведь так?

Грязные следы шли мимо стула у окна. Смешанные с человеческими следами, появились отпечатки кошачьих лап. Видно, Черч топтался по грязи, которую оставляли за собой маленькие ботиночки Гаджа. Следы исчезали за приоткрытой дверью на кухне.

С дрожью в сердце Луис отправился по этим следам.

Толкнув дверь на кухню, Луис увидел вывернутые ноги Джада, его старые тапочки, потом клетчатую фланелевую рубашку. Старик вытянулся в большой луже крови.

Луис закрыл лицо руками. Но все было очевидно: Луис увидел глаза Джада, открытые, обвиняюще смотрящие на Луиса, а может, старик обвинял сам себя за то, что запустил всю эту карусель?

«Неужели это сделал Гадж? – удивился Луис. – Неужели Гадж на самом деле это сделал?»

Джаду о том месте рассказал Станни Б., а Станни Б. рассказал о нем его отец, а отцу Станни Б. его отец – последний траппер, француз из северной страны, приехавший сюда еще в дни Франклина Пайерса…

– Джад, извини, – прошептал Луис. Пустые глаза старика воззрились на Луиса.

– Извини, – повторил Луис. Его ноги, казалось, двигались сами по себе, а Луис тем временем мысленно вернулся к прошедшему Дню Благодарения, не к тому вечеру, когда он и Джад потащили дохлого кота на Хладбище Домашних Любимцев, а к праздничному обеду, который устроила Норма. Луис вспомнил, как они смеялись и разговаривали. Мужчины пили пиво, а Норма выпила стакан вина. В тот день Норма постелила на стол белую льняную скатерть. Норма постелила ее на стол, а потом, чтобы скатерть не соскользнула, поставила на нее оловянные подсвечники, в то время как Луис…

Сейчас Луис смотрел, как скатерть волнами ложится на тело Джада, словно упавший парашют, милосердно закрыв мертвое лицо. Почти немедленно на скатерти проступили розовые лепестки, которые потемнели и стали черными на фоне белой равнины.

– Извини, – сказал Луис в третий раз. – Из…

И тут где-то над головой Луиса послышались шаркающие шаги, и слово замерло, так и не сорвавшись с его губ. Тихие, шаркающие шаги. Кто-то ходил там, специально ходил, чтобы его услышали. Да, Луис был в этом убежден! Звук был ясно различим.

Луиса затрясло, но ему не сразу удалось взять себя в руки. Подойдя к кухонному столу, застеленному клеенкой, Луис вынул из кармана три больших одноразовых шприца, снял с них бумажные упаковки и разложил их в ряд. Он зарядил каждый шприц огромной дозой морфина из ампулы. Каждой дозы хватило бы, чтоб убить лошадь… или Ханратта – быка, если, конечно, бык окажется поблизости. Потом Луис убрал шприцы назад в карман.

Выйдя из кухни в гостиную, Луис остановился у подножия лестницы.

– Гадж?

Откуда-то из теней, собравшихся наверху, послышалось хихиканье – холодный, безрадостный смех, от которого кожа Луиса пошла мурашками.

Луис стал подниматься наверх.

Поднимался он долго. Теперь Луис отлично понимал, что похож на приговоренного, медленно поднимающегося (а на самом деле так ужасно быстро) на эшафот, где ему должны отрубить голову.., а если его, повесят, так ему еще и обмочиться предстояло.

Наконец, Луис поднялся наверх и, держась у стены, запустил руку в карман. Как долго он стоял на месте? Он не знал. Он чувствовал, как здравомыслие начинает возвращаться к нему. Реальное восприятие окружающей действительности. Интересно. Он чувствовал себя, как дерево, ветки которого покрыты толстым слоем льда… если, конечно, деревья вообще что-то чувствуют… Интересно… и немного удивительно.

– Гадж, хочешь поехать со мной во Флориду? Снова кто-то захихикал.

Луис повернулся и увидел свою жену, лежащую посреди коридора, и тоже, мертвую. Ее ноги были вывернуты, так же как у Джада. Ее спина и голова были прислонены к стене. Речел выглядела женщиной, которая заснула, читая в кровати.

Луис подошел к ней.

«Здравствуй, дорогая, – подумал Луис. – Вот ты и вернулась домой».

Кровь забрызгала стену идиотскими пятнами. Сколько ей нанесли ударов? Дюжину? Две дюжины? Кто знает? И сделано это было его скальпелем!

Неожиданно Луис осознал, что же он видит, и тогда он закричал.

Его крик эхом пронесся по дому, который теперь стал обителью мертвых. Глаза выпучены, лицо посинело, волосы встали дыбом – Луис кричал: звуки вырывались из его распухшего горла, словно из адского колокола, ужасный крик, который возвещал гибель не его жены, а его здравомыслия. У него в голове обрели свободу ужасные образы: в лазарете на ковре умирал Виктор Пасков; Черч вернулся домой с кусочками зеленого полиэтилена в усах; шапочка Гаджа, лежащая на дороге, до краев полная крови; но самое страшное из всего – тварь, которую он видел на Маленьком Болоте Бога; тварь, которая сломала дерево; тварь с желтыми глазами, Вакиньян – существо северной страны – мертвая тварь, которая обладает невероятным аппетитом, Речел не должна была умереть!

Что-то было.., что-то случилось с ней.

(щелк!) В голове у Луиса что-то щелкнуло. Словно что-то взорвалось и мгновенно сгорело. Звук обрушился на Луиса, звук открывающейся двери.

Луис, онемев, посмотрел туда, откуда доносился звук. Крик замер в его горле. Там был Гадж. Ротик мальчика был испачкан кровью, которая еще капала у него с подбородочка, губы растянулись в адской усмешке. В одной руке малыш держал скальпель Луиса.

И когда мальчик опустил скальпель, остатки здравомыслия покинули Луиса. Скальпель пронесся рядом с лицом папочки, но при этом Гадж потерял равновесие. «Он такой же неуклюжий, как Черч», – подумал Луис и что есть силы пнул ногой Гаджа. Малыш неловко упал, и Луис оказался на нем, прежде чем тот поднялся. Луис уселся верхом на мальчика, прижав коленом руку малыша, державшую нож.

– Нет! – задыхалась под ним тварь. Ее лицо исказилось и скривилось. В глазах – смерть, опасная смерть и глупая ненависть. – Нет, нет, нет…

Луис вытащил один из шприцов. Он старался действовать как можно быстрее. Тварь под ним была словно скользкая рыба; рука со скальпелем все время вырывалась из зажима Луиса. Вдруг лицо малыша пошло рябью и изменилось. Теперь это было лицо Джада, мертвое и невыразительное; изменения продолжались, и перед Луисом появилось лицо Виктора Паскова: безумно выпученные глаза. Туг же, словно отраженное в зеркале, Луис увидел свое лицо, искаженное болью, – лицо лунатропа. Потом лицо малыша изменилось снова и превратилось в лицо той твари, что Луис встретил на болоте, – низко надвинутые брови, мертвые, желтые глаза, длинный раздвоенный язык и усмешка… шипение.

– Нет, нет, нет-нет-нет…

Тварь брыкалась. Шприц вылетел из руки Луиса и полетел в дальний угол коридора. Луис выхватил другой шприц и вогнал его в спину Гаджа.

Тварь закричала. Тело напряглось и выгнулось, едва не сбросив Луиса. Усмехаясь, Луис выхватил третий шприц и сделал инъекцию в руку Гаджа, полностью выдавив содержимое шприца. Потом он встал и, пятясь, медленно побрел назад по коридору. Гадж тоже медленно поднялся и, шаркая, отправился за отцом. Пять шагов – и скальпель выпал из его руки. Он упал на пол острием вниз и, глубоко впившись в дерево, задрожал. Десять шагов – и странный желтый свет в глазах малыша увял. Дюжина… и ребенок упал на колени. Гадж смотрел на отца. На мгновение Луис увидел своего сына… своего настоящего сына… лицо Гаджа казалось несчастным, полным боли – нестерпимой боли.

– Паппочка! – закричал он, а потом упал на пол лицом вниз. Луис постоял мгновение, а потом подошел к Гаджу, двигаясь осторожно, ожидая какого-нибудь трюка. Но никаких трюков не было. Не подпрыгнула неожиданно рука мертвеца. Осторожно Луис прижал пальцы к горлу малыша, нашел пульс и некоторое время следил за пульсом. Последний раз в жизни Луис исполнял обязанности врача. Луис ждал, а пульс постепенно становился все слабее и слабее, пока и вовсе не исчез.